За Сили ничего подобного не водилось. Мы объясняли это присутствием Шебы. Она так стара, думали мы, а потому Сили, наверное, ощущает себя рядом с ней котенком. Шеба же, будучи Шебой, конечно, так с ним и обращалась. Приказывала, чтобы он сидел смирно. Не Шумел — она хочет отдохнуть. Действительно, она могла усмирить его одним взглядом.
Порой нам казалось, что он понапрасну теряет дни золотой юности… В его возрасте Шеба и Соломон мелькали по всему дому как светлячки. Но мы не могли обеспечить ему общество ровесника, пока наша верная старушка оставалась с нами. Сиамские кошки непредсказуемы. Оказавшись оттесненной на второй план, она могла решить, что никому не нужна, и умереть.
И эту последнюю зиму мы по-прежнему окружали ее всяческим вниманием. Выпускали, когда бы она ни потребовала, а это очень поддерживало в ней сознание собственной важности. Старость не старость, а ей все так же нравилось показывать Сили, кто тут главный. Поздно вечером после прогулки с Чарльзом по саду и краткого выхода за калитку она возвращалась освеженная, садилась, мурлыча у огня, и бросала на изнывающего Сили взгляд старшей сестры. Он еще ребенок. Только ей можно гулять после темноты.
Право первенства оставалось за ней, и когда подходило время пить молоко. Точно в десять часов вечера она взбиралась ко мне на колени, похлопывала меня по щеке мягкой, но требовательной лапкой и, обеспечив себе мое внимание, смотрела на меня взглядом, говорившим: молоко, в кухне, сейчас же. При этом она не испускала ни звука, иначе, как мы обе знали, Сили тут же громогласно потребовал бы: И Мне Сию же Минуту! Безмолвно я уходила на кухню. Безмолвно Шеба сопровождала меня. Садилась на табурет, вылизывала два блюдечка сливок, снятых с верха бутылки, и только тогда Сили, который к этому моменту уже вопил во весь голос, потому что мы Исчезли, а Он Знает, чем мы Занимаемся, только тогда ему чуть ли не в слезах дозволялось присоединиться к ней за третьим.
Вот так мы показывали ей, что она нам нужна. И Сили, когда дело не касалось еды, тоже показывал, как она нужна ему. Вернувшись с прогулки, тут же ее разыскивал… «Мрр-мрр-мррр» — где же она? Он же столько времени ее не видел! А Шеба в хорошие дни ободряюще мурлыкала ему в ответ. Он умывал ее, когда испытывал потребность сделать что-то хорошее — хотя, как умывание, это многого не стоило, ибо Сили, подобно Соломону до него, не слишком обожал это занятие. Лизнет разок-другой у нее за ушами, прогуляется по затылку, чуть не придавив ее к полу… «А ведь хороша, правда?» — вопрошал он, усаживаясь рядом с ней с гордым видом художника, рисующего на тротуаре. А Шеба, довольная таким вниманием, жмурилась и мурлыкала.
По ночам он спал с ней, днем часами просиживал с ней у огня или на кушетке — потому что любил ее, а к тому же, надо признаться, потому что ему нравилась грелка, которая теперь была неизменной принадлежностью ее постели, о чем рассказ особый, поскольку до сих пор мы пользовались алюминиевыми грелками, которые нельзя разбить вдребезги, как керамические, или продырявить когтями, как резиновые.
Однако и им не идет на пользу, если их роняют. Из года в год наши нервы не выдерживали, когда кошки прыгали нам на спину, пока мы наливали грелки, или внезапно затевали наверху что-то вроде Великой французской революции, если судить по шуму, и мы губили грелку за грелкой. И как-то вечером, когда в одно ухо мне орал Сили, требуя ужина, а из кастрюли с его крольчатиной мне в другое ударила струя пара, я уронила последнюю металлическую грелку в последний же сокрушающий раз. Вот так! А когда я хотела купить замену, мне сказали, что таких грелок больше не выпускают — большинство людей пользуются электрическими одеялами.
Большинству-то людей почему бы ими и не пользоваться, но не кошкам с сиамскими когтями. Мы не хотели, чтобы ночью их убило электрическим током, пусть и по их собственной инициативе. Довольно долго я рыскала в поисках лавочки, где под прилавком отыскалась бы старомодная алюминиевая грелка, но без толку. И в конце концов я приобрела резиновую.
Шеба не станет запускать в нее когти, заверила я Чарльза, отнесшегося к моей покупке с сомнением. Она для этого уже слишком стара. А если мы прикроем грелку вдвое сложенным пледом, то и Сили вряд ли ее продырявит. Ну а если такое и произойдет, они оба тут же с нее спрыгнут. Ни одна нормальная кошка не станет сидеть на текущей грелке.
С этими словами я ее налила и положила внутрь их постели перед камином, в которой они спали по ночам. Сили опасливо приблизился к ней и заявил, что вообще сидеть на ней не станет.
Она пахнет, сказал он, и понюхал, подозрительно вытянув шею. Она Неустойчивая, подытожил он, встав на нее передними лапами, и демонстративно задрожал всем телом. Она Опасна, вынес он окончательный приговор и, будучи Сили Бесстрашным, сорвал плед, чтобы рассмотреть грелку получше. Предположительно на случай, если она перейдет в нападение.
Словно в доме появился маниакальный миноискатель. Только я накрою грелку пледом, как Сили, воинственно распушив усы, снова ее обнажает. В конце концов мы с Чарльзом подумали, что он сдастся, если оставить его в темноте, и легли спать.
Как мы могли допустить такую промашку! Сили уж если заберет себе что-нибудь в голову, ни за что не отступит. Ночью он опять занялся демонтажом, и на этот раз, чтобы никто не мог сесть на нее по неведению, он оттащил плед и разбросал по всей комнате свитера, из которых складывается их постель, и оставил грелку лежать в унылом одиночестве на каминном коврике.
Вот какую картину мы увидели утром. И увидели Шебу, печально съежившуюся в пустом камине — всю ночь глаз сомкнуть не могла, жаловалась она. А Сили по-прежнему бдительно восседал на столе. Эта штука не взорвалась исключительно благодаря ему, сказал он.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Прошло порядочно времени, прежде чем он начал доверять этой грелке. И, чтобы Шеба могла спокойно спать на ней, мы ночь за ночью брали его к себе в постель. Раскинувшись под одеялом во всю длину, крепко зажмурив глаза от полного блаженства, он вряд ли тревожился за безопасность своей подружки. В голове у него явно было место лишь для одной мысли — ах, если бы это длилось Вечно!
Но в конце концов он свыкся с грелкой и вновь свертывался на ней по ночам, а днем важно восседал на ней рядом с Шебой. Он был необыкновенно привязан к нашей старушке, в чем я особенно убедилась во время происшествий с его вольерой. Той, которую мы временно построили на лужайке летом, после того как его укусила гадюка. Он провел в ней с Шебой много утренних часов без риска прыгнуть на какую-нибудь извивающуюся тварь, и мы могли спокойно заниматься своей работой.
Собственно, это вошло в его распорядок дня. Прогулка по лесной тропе, пока солнце еще не поднялось, короткий визит на пастбище Аннабели понюхать, не появилось ли там чего-нибудь интересного, вылазка в лес, возможно, чтобы заглянуть в одну-две норки… Тут я его звала, потому что становилось жарче и гадюки могли выползти погреться на солнце, и он являлся завтракать — по какой-то неведомой сиамской причине непременно в вольере. К концу утра он уже завывал на всю Долину на тему, Как Долго он Тут Сидит, Забыли мы о нем, что ли, выпустите его Немедленно, у него уже судороги начались… А когда мы его выпускали, он демонстративно потягивался, словно все это время просидел в спичечном коробке, а не в вольере площадью с небольшую комнату. Но вот для летних завтраков это было самое «то».
Чарльз решил, что за этим кроется какое-то табу. Наверное, Сили верит, будто у него выпадут усы, если он будет завтракать где-то еще. Я же полагала, что подсознательно он возвращался к тем дням, когда его предки обитали в диких джунглях. Во всяком случае, в вольере он допускал странности, каких в доме за ним не замечалось. Например, съев завтрак, он непременно маскировал свою миску мхом, листьями и землей, нагребая их когтями. Если он съедал не все, то остатки маскировал точно таким же способом. Как-то раз, получив там как особое лакомство кусок курицы, он так лихорадочно его засыпал, даже не попробовав, что я забеспокоилась, уж не заболел ли он. Однако, по-видимому, в вольерах просто не принято есть куриное мясо. Некоторое время спустя голод возобладал над правилами этикета, и он, смахнув мох и листья, накинулся на курицу и ни кусочка не оставил, будто полмесяца не ел.